Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам
Когда король Франции услышал, что пленен крест Господень и вся земля иерусалимская, осквернен Гроб Господень, разорено место Голгофское, презрено Рождество, что города взяты, пали мужи, а оставшиеся в тяжкой работе, что разрушены божественные церкви, сосуды священные и святые книги осквернены, священники сделались снедью мечу, крепость исчезла, величие смирилось, красота погибла, богатство стало корыстью чужим, христиане в посмеяние язычникам, поля задичали, стены опустели, что гнев Господень не устает над этою землею и всеми насельниками ее, он горько восстенал в своем сердце и, войдя в свои покои, затворил дверь и сотворил такую молитву: «Прежде брашен моих вздыхаю, и как изобильные воды, стон мой: ибо страх, коего я страшился, пришел ко мне, и чего я боялся, встретило меня. Унизили народ Твой, Господи, Боже сил, разорили наследие Твое; слава наша обратилась к чуждым и домы наши к иноплеменникам; удален от нас крест Твой, сей ковчег Нового Завета, знамя спасения, титло святости, упование победы, завет благодати, герб христианского воинства, врага низвержение, ада разорение, лествица горняя, врата райские, воздвижение падших, утешение печальных, покров телу, доспех духу, здравие живущим, житие умершим, избавление плененных, смиренных возвышение, низложение надменных. Ведаю, Господи, что в Твоей руке удручение и утешение, жизнь и смерть, и все, что сотворил Ты нам, истинным судом сотворил, ибо согрешили мы Тебе и путей Твоих не соблюли, и беззакония наши противостали нам: но имени Твоему дай славу и крест, коим Ты искупил вселенную, избавь от пленения. Помяни в нем стяг воинства Твоего, да оружие Твое, коим низложил Ты полк воздушных сил, не унизится в храме Дагона, но прославится в храме святом Твоем, посреди Иерусалима». На празднество св. Илария, которое справляется в 13 день мая, был съезд короля Франции с королем Англии, где они оба по божественному внушению приняли крест ради освобождения Святой земли, и множество баронов и прелатов, бывшие там и изумленные увиденным, последовали их примеру, дабы более не осквернялся крест, орошенный кровью Того, Кто скалы рассекал, Кто солнце помрачал, Кто землю потрясал, Кто гробницы отверзал и мертвых воскрешал. И граф Пуатевинский, нынешний король Англии, первым из знати Французского королевства принял крест из рук архиепископа Турского. По прошествии некоторого времени, на празднество святого Иоанна Крестителя, король Франции пришел с большою свитою в церковь святого Дионисия, следуя обыкновению бывших до него королей, кои, поднимая оружие на врага, несли с собою стяг с алтаря блаженного Дионисия, ради его покровительства и охраны, и, простершись с молитвой пред телами святых мучеников, препоручил себя Богу и блаженной Деве Марии, и святым мученикам, и всем святым. Со слезами поднявшись, он благоговейно принял страннический посох из рук архиепископа Реймсского, легата апостольского престола, и наконец два шелковых штандарта и два великих знамени с вышитыми на них золотыми крестами, ради памяти и покровительства святых мучеников, и в скором времени выступил в поход, ведя с собою многих.
О несравненная верность тех, коих ни смерть, ни жизнь, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина не смогли отлучить от любви Божией! Вверю ли письму нечто известное мне о жизни их, дабы в немногом явить многое и дать отчет в их уповании – я, муж, видящий бедность мою, – или же убоюсь говорить о славе великих мужей, которая требует себе вящего разумения и красноречия? Если смолчу, уста мои осудят меня; и дабы самим молчанием не оскорбить мучеников Христовых, удоволюсь тем, чтобы в листах слов показать плоды несравненной доблести и вверить памяти имена тех, чья память от Бога благословилась. Сеяли в слезах и в тяготе, но из скорби их выросла радость; сеяли тело смертное, бесславное, дабы восстало из него бессмертное, славой и честью венчанное. Имея в себе любовь сильнее смерти, смертную горечь в вечную превратили сладость. Щитом себе сделали имя Христово, и когда восставал на них великий вихрь от пустыни, делалось явно, что в человеке: ибо лицо их не бледнело, не застывала кровь, волосы не вставали дыбом, голос не прилипал к гортани, не трепетало тело, не смущался ум, но ни в чем не отступали они от обычного достоинства: вот победа, которая победила мир, вера наша. Захотел тебя, о человек благоволения, в брани неутомимый, в вере неколебимый, ликом безмятежный, делами благочестный, надеждою долготерпеливый, любовию неоскудный, захотел, говорю, тебя, сосуд избранный, испытать оный небесный гончар, что творит в честь и славу, и вверг тебя в печь испытания, где золото сияет, а сено дымит, где одно благоухает, другое смердит: вверг тебя и не постыдился в деле руки своей. Блажен ты, удостоившийся приять славу, Адамом утраченную; блажен, из земного Иерусалима перенесенный на стогны горние; блажен и увенчан, состязавшийся законно.
Сколь велика вина тех, из-за кого охладело слово креста, прежде воспалявшее души, и как бы с мертвыми вменилось! Где ныне благочестие тех, кои с захлипаньями восклицали: «Если забуду тебя, Иерусалим, забвена буди десница моя»? Отложились от верности и любви Христовой, службу Божию в злобу обратили; кому подобало освещать других огнем и примером доблести, ныне, словно угли пустынные, больше чадят, чем пламенеют. Как сыны Ефрема, наляцающие лук, обратились они вспять в день брани; о них сказал Соломон: «Туча и ветер без дождя – муж славный и обещаний не исполняющий»; по их вине земля обетования предана в руку нечестивому. Зимою они исполнены отваги, сидя в своих стенах, и грозятся врагу, с которым их разделяют зыби почти стигийские; возьмут меч и скажут: «Вот так я стану разить», посмотрят на огонь и молвят: «Так займутся шатры сарацин»; надуваются похвальбой, всю Азию завоевывают, не покидая спальни. Но вот наступает весна, и храбрость уносится вместе со снегом; приходят ясные дни, ведущие с собою множество дел и развлечений, и начинается удивительная торговля: подвиги, приписанные себе в задаток, обмениваются на благопристойные предлоги их не совершать, и с большою выгодой. Открыл этим людям Господь стезю жизни, но в них нет духа выйти из своих дверей. Они злословят о тех, кто не преступил своих клятв, и сильно осуждают их неблагоразумие, ибо имение, оставленное ими, разрушается и смерть ждет их на чужбине. Боюсь, они получат мзду свою и не найдут в ней отрады. В их крепких домах нет камней живых, но лишь мертвые, из коих Бог не захочет воздвигнуть детей Аврааму.
18
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Довольно я был выставлен на поглядение миру, довольно стенал с ним и любопытствовал. Слишком много погружался я в дела, от которых мне нет пользы, в дни, от которых мне не было радости. С безумными я играл вокруг мертвой рыбы, и стоили все мы вкупе не дороже ее головы; с великим шумом совершаются наши забавы, боюсь, как бы великой горечью они не кончились. Поищу, где замкнуться; не замедлю, ибо смерть не замедляет. Другие, спозаранок работая на ниве Господней, насаждают злаки, приносящие плод сторичный; примусь в поздний час и я, полью их слезами, на всякий день буду посещать их рассмотрением своих грехов, да будет напоследок хлеб мой не из одной золы. Если истинно то, что говорит Писание: «мудрость пиши во время досуга, и кто умаляется деянием, тот воспримет ее», как может писать что-либо относящееся к мудрости тот, у кого не бывает досуга, кому вся жизнь – одно ремесло, и тяжчайшее? И как воспримет ее тот, кто не только деянием не умаляется, но, паче того, в несноснейших делах мира день ото дня все больше нагромождается? Как о божественной усладе поведает другим тот, кто сам ее не вкушает, если, как говорится, горькие уста медом не плюют? Как я дам то, чего не приял? Уйду же от земного занятия, прибегу к горнему безделью, чтением освежу свой дух, молитвой напитаю, наполнюсь туком небесным; излиха напою сухость сердца, собеседников найду себе. Вернусь на оные пажити, посещу те источники, коих в сердце моем никакое забвение не могло изгладить, никакое многообразие времен истребить, никакое, по милости Божией, непостоянство духа не могло переменить. Клеть мою, посреди мира стоящую, от мира отделю; в ней найду себе пустыню пространную, вниду в нее и укроюсь; доволен буду ее теснотой, дарующей широту небес, и скудостью, которая, по слову одного из древних отцов, безмолвием меня наставит красноречивее всех учителей. «Беги, – вопиешь ты, блаженный отец, – беги людей, и безмолвствуй, и спасешься». Щитом ли, стопами ли, но должно спасаться от настоящей смерти. И Давид: «Дал Ты, – говорит, – боящимся тебя знаменье, да бегут от лица лука». Примет меня моя келья, бегущего от лица Божьего суда; она, по слову Исаии, как вертеп скальный, сокроет от страха Господа, грядущего поразить землю; она, как малый град Сигор, от пламени Содома, то есть мира, сохранит меня невредимым. Она Илии, бежавшему от Ахава и Иезавели, в пустыне дала прибежище, в коем водворившись, услышал он Бога, не в вихре глаголющего, не в трусе, не в огне, но в гласе хлада тонка, то есть во внушении тонкого и немногим доступного духа. Помяну слово философа, сказавшего: беги толпы, ведь никогда не приносишь назад тех нравов, с какими вышел; как больной из-за долгой слабости не может покинуть дом без вреда для себя, так и мы, опоминающиеся от тяжкого недуга, остережемся выйти в толпу: со сколькими людьми общение, столько там и опасностей. Щедрость выносим, со скупостью возвращаемся; со смирением уходим, с честолюбием придем; в одиночестве ненавидим роскошь, на людях напитываемся к ней пристрастием. Хотя краткий час пустует арена, на которую приходим смотреть, но самый ум наш сотрясается жестокою борьбою: здесь бесстыдство повергает в пыль целомудрие, жестокость торжествует над милосердием, гнев пронзает терпение, без которого не постоит никакая добродетель. Сократ и Катон отрясли бы с себя свой нрав среди непохожей на них толпы; не устоит пред натиском неустанных пороков и наше скудное усилие, и наша боязливая стойкость. Итак, сокроюсь прочь, возьму лишь память с собою! Ты же, моя опытность, многими соблазнами меня обступавшая, осаждавшая частыми огорчениями, ты мне славно послужишь, хотя бы и против твоего намерения: в одиночестве и в сумраке водворившись, смогу пред очами ума представлять образы, прежде виденные, и сочетать их в никогда не виденные; сделаю из мира порицание себе, сделаю и утешение. Много видел, увижу и преисподнюю, с тьмою кромешной и гееннским пламенем; обойду места грехов моих, вспомню каждый, не стану искать таинственного разумения, но лишь сердечного сокрушения и плача. После сего, если Бог позволит, увижу и землю, млеком и медом кипящую, стены небесного града, сложенные из драгоценных камней, врата из перлов, стогны из золота, увижу, пройду и поищу в сем сокрытого разума. Гробницей стану сам себе; страсти сложу истлевать, непрестанный сердечный шум превращу в молчание, сокрою душу свою, как клад, чтобы не безответному явиться пред Господом, грядущим сбирать свою дань с живых и мертвых, аминь.
